Трое людей сидели на пляже и делили мир. Один выбрал царство животных, другой — растений, а третий собирался забрать полезные ископаемые. Пока не заглянул, запрокинув голову, в небо — бескрайнее и бесконечное. По крайней мере, так говорят. Третий в этой истории, похожей не то на народную сказку, не то на романтическую притчу, — конечно, Ив Кляйн, который не только сделал синий цвет основой своего художественного языка, но даже запатентовал собственный его оттенок — international Klein blue. Точнее, особую технологию смешивания краски, которая позволяла синему пигменту воссиять в своем первозданном виде, не заземляя его внутреннее свечение. Синий для Кляйна был абсолютом пустоты — единственной возможной визуализацией «невидимого», шансом прикоснуться к тому, что существует за границами осязаемого, к бесконечности, не требующей никакого успокоительного заполнения. Не зря свои монохромные ультрамариновые полотна он называл «окнами, открытыми в свободу».
С божественным и запредельным синий связывали столетиями. Уже у древних египтян он ассоциировался с высшими силами — боги изображались с синими волосами, бог-создатель Амон — с синим лицом, как порой и его земные наместники, фараоны. Для этого использовался в основном не «египетский синий», первый синтетический пигмент, полученный человеком, а другой оттенок, близкий к ультрамарину. Его получали из ляпис-лазури. В христианской культуре те же ультрамариновые оттенки были символом и божественной воли, власти над человеком — в одежде апостола Петра, — и божественной милости, чистоты и самой веры — в одеждах Девы Марии. И в случае египтян, и в случае христиан цвет был вряд ли выбран случайно: синий пигмент получить было нелегко и доступна краска на его основе была только самым богатым людям, что возвеличивало и обеспеченных, и святых над людьми простыми еще больше. Страдали от этого и лучшие художники того времени: Микеланджело, по слухам, не закончил свое «Погребение Христа» как раз из-за нехватки средств на ультрамарин, а Вермеера до разорения будто бы довели как раз массовые закупки синей краски. С тех пор за синим закрепилась репутация цвета не для всех — символа статуса и власти, который со временем растерял обязательные религиозные коннотации. Поэтому «электрический синий», так любимый Джорджо Армани, — идеальный цвет для всевозможных power suits, «королевский синий» — по-прежнему символ королевской власти, а другие разнообразные оттенки этого цвета одинаково любят политики из самых разных стран мира.
Страсть же Кляйна, набожного католика, к синему часто связывают именно с религиозным наследием цвета. Хотя никаких прямых христианских отсылок в кляйновских бессюжетных полотнах быть не могло, картины-«окна» все же были его приглашением к духовным поискам — путешествию за пределы рационального, в вечное. Подобные поиски, конечно, далеко не всегда приводят к достижению спокойствия и равновесия. И синий на полотнах других художников бывает максимально далек от нирваны. Врубелевский демон, традиционный романтический герой-изгнанник, одет в синее — как и изгнавшие его с небес. Мечущаяся душа, уставшая скитаться, надеющаяся на спасение и отчаявшаяся получить прощение от самой себя, — не секрет, что все тот же Демон, преследуя его, свел с ума и самого художника. На последней картине из серии — и последней в карьере, — где герой предстает поверженным, тот же синий расплескивается по всему полотну, тянется за искореженной фигурой длинным и влажным следом.
Нервное и страстное желание спасения чувствуется и в «синих» полотнах Ван Гога, написанных им в последние годы жизни. В обоих своих «Звездных небах» он словно пытается нащупать путь в вечность через звезды, воспринимая их как разметку на карте, а в чернильно-синем небе «Пшеничного поля с воронами» читается отчаянный итог поиска: спасения и спокойствия художник не нашел.
Совершенно иначе все у Шагала. Вместо того чтобы искать какой-то идеальный мир с идеальной же версией себя, он создал его сам. И синий во всех возможных оттенках стал основой для этого нежного и безопасного пространства, где реальное и воображаемое переплетаются, коровы с огромными и ласковыми глазами кружатся в облаках вместе с любовниками, а ангелы заходят в гости — просто по-соседски. Интересно, что границ между миром реальным и вымышленным Шагал никогда не проводил. Сложно сказать, действительно ли он видел своего голубого ангела, который будто бы когда-то впорхнул к нему в комнату и изменил все вокруг, или тем самым ангелом всегда была его жена Белла — с глазами такими синими, словно упали с небес. Другой человек, описывая встречу с любовью всей жизни, сказал бы, что увидел ее — и все осветилось. Шагал писал, что с Беллой в его жизнь вошли прозрачный голубой воздух, любовь и цветы.
Та самая невинность и святость, которая сделала синий фирменным цветом Девы Марии, на долгие столетия связала его с девичеством — далеко не всегда считалось, как принято сегодня, что девочкам полагается любить розовый, а не голубой. Поэтому диснеевская Золушка, идеал кротости и смирения, носит именно платье оттенка baby blue, поэтому у Феи из «Пиноккио», известной в России под именем Мальвина, волосы не нашей современницы принцессы Жвачки. И поэтому, скажем, героиня Кристины Риччи из «Баффало 66», спасая неприкаянного героя Винсента Галло от окончательного падения в пустоту, одета не в белое, как ангел. На ней небесного цвета комбинация, такие же колготки, вокруг глаз — круги из голубых теней, — потому что она и есть доставшаяся ему по случайности невинная нежная дева, спасительница и муза, а не бесполое, пусть и божественное существо.
